В Р Е М Я Б А Б О Ч К И
I. МЕДУЗА И СФИНКС
Это, Отче, издержки
жанра (правильней - жара).
Сдача медная с решки
безвозмездного дара.
Как несхоже с мольбою!
Так, забыв рыболова,
рыба рваной губою
тщетно дергает слово.
И. Бродский
1
"Снега…" Виском горячим
Или горячим нёбом
Выйти - раскрыв незряче
К свету ладони… обе…
Пусть, кто сумеет, видит,
Пусть, кому надо, смотрит
В створки голодных мидий,
В зубы ночных историй,
Не удержать же… скоро,
Скоро бежать с насеста…
"Слишком большое море… -
Дай мне немного места…"
Берег просел. Начнется:
Ил и волненье… глупо…
Разбередили солнце,
Разговорили купол,
Назолотили арок,
Стен… не хватило свечек.
Падай на дно, в подарок
Глубоководной речи,
Падай, огарок, кормом
Глубоководной муке.
Ей бы - из дыр укромных…
"Слышишь?.. Входить без стука…"
Всё бы огреть, окликать…
Голоса? или глаза?
Ей бы, медузе, лика…
Ей бы, горгоне, разум…
Пару ступней - поставить
След на песке...
2
"Не надо…"
Как говорить заставить
Ту, что рыдает рядом,
Каплями проступая
По городам и числам?
"Слишком большая память… -
Дай мне немного смысла…"
Зверем, лишенным шкуры,
Ей бы - лежать, врастая
В кожу температуры…
Падая и вставая…
Падая - и вставая
В величину прозренья…
Зверем, лишенным стаи
(Это издержки тренья),
Выкормить - или проще -
Из своего же… грубо,
Но проявить - на ощупь
Вылепленные губы,
Солнцем кричащий купол,
Арку, крыло…
3
"Ну, здравствуй…"
Раз,
два,
Три… пропустили танец?
Пусть их… "мороз и солнце"…
Вот полежит… и встанет.
Встанет - и улыбнется
В крик: отпустите птицу…
В шепот: держите вора…
Видели, как лучится?
Да убежит, не порот -
Сфинкса на хворостине
Не проведешь… накормлен.
Боль - широка в грудине,
Радость - в зубах и в горле…
Греется, балаболит -
Но и глаза не застит.
"Слишком большая воля -
Дай мне немного страсти…"
Если б и страсть стояла
Тут же, по горло в иле,
Как в невесомый ялик
Ты бы в нее входила,
Морю надоедая
Сетью… Похож на улей
Кокон - а страсть блуждает
Пулей, шальною пулей…
Из-за угла…
- Кто ты?
- Ты, это ты…
4
Картечью
Ждут зеркала - пустоты,
Темные крылья… плечи…
Голос для тихих комнат
Зренья… Всё роды, роды…
Мутные волны гонят
Сколы пустой породы,
Годы сухих ненастий,
Молча… как на погосте…
Выбеленные снасти…
Высоленные кости…
Что же - не так уж мало
Здесь тосковало, чтобы
Ты уже встала… встала,
Нежась, в напев Ла Лобы,
В эти сухие руки…
"Я не больна…
5
Ты добрый…"
Преодолев разлуку,
Воздух расправит ребра
И упадет навстречу
Воздуху… В поезд - скорый,
Как замедленье речи
Трением… о который
Только слепой споткнется
Взглядом - но понарошку,
В шутку… И захлебнется
Жизнь, подбирая крошки
Вкуса тепла и глины,
Вкуса травы и стона…
Там, в пустоте, - невинный,
Свет от хмельной иконы
Спит… И звезда зависла
Над пустотой, исчезнув
Из восхищенья смыслом…
Там огонек болезни
Пляшет, как отраженье
Пьяного бога…
13 января - 2 февраля 2005
II. ВРЕМЯ БАБОЧКИ
Как поэт засыпает в луже
С дивным видом на Вифлеем...
Диана Коденко
1
Давлением изнанки
Прижатые к земле,
Невидимые знаки
Рисуем на крыле.
Другой рисунок стерли,
Забыли, не прочли...
Пыльца щекочет горло
И копится в щели
Тепла. И некто водит
И спрашивает: "Чья?" -
"Я пью пустую воду
Из сонного ручья".
И залетает слово,
Как трепет мотылька,
В мучение сухого
Тягучего глотка.
2
Сам на чай себе, не растрачивается
Недобитое серебром.
Обращайся, не оборачиваясь
На упавшее на ребро.
Что нам выстрелы - так, инсомния.
Наверху же, как и внизу -
Только чистый спирт невесомых лет,
И хмелька ни в одном глазу.
Жалко ль времени? - да вагон его,
Чтобы сниться да наливать,
Не упав из зрачка циклонного
На серебряную кровать.
В том же градусе, тем не менее,
Попадаться совсем легко
В потайной кинозал мгновения
Для невымерших мотыльков.
Вон еще одна... Небеса ее
Чуть дрожат уголками губ.
Все несбывшиеся касания
Ловят воздух на берегу.
Любоваться б узором шелковым
И пыльцу собирать рукой...
Слышишь, бабочка? - мы прощелкали
Кем-то выдуманный покой.
Кем-то выстраданный... Еще чего!
И сквозняк, упираясь в лоб,
Холодея, дает пощечины
И бросается на стекло.
Это небо в грудную клеточку -
Хрип и свист, продувное в хлам -
Хочет выплакать мне в жилеточку
Песню высохшего крыла.
Смотрит лицами незнакомыми
И холодным горит огнем.
Я усталое насекомое.
Я не вижу тебя... уснем...
Как не думать на этом вертеле,
Что кружить моему листу
С утверждением на бессмертие,
Но без вида на теплоту,
Как заплакать от сора мелкого,
Заблудившегося в вещах,
И, туман вытирая с зеркала,
Упрощать себя, упрощать -
До прозрачности... Изумление,
Процарапывая виски,
Прикипает к воде томления,
Но не видит своей тоски!
И не меряет утра ценами
На пролившуюся к лицу -
Невредимую, неизменную
Ясновидящую пыльцу.
3. Шаганэ
Ночь хороша… и тот лед на мосту… Не хочу
Греться, сбивая пыльцу, у светильников сирых.
Но для тебя, Шаганэ, я достану свечу
Из-под полы городов, из-за пазухи мира.
Чтоб оглянулась душа, уходящая в тень…
Переложи мне на плечи свою укоризну!
Ты, как никто, научилась гореть в нищете,
К краю тесня оловянных солдатиков жизни.
С ветром на узких желаниях стукаясь лбами.
С верной земли одиночества падая в омут
Мутной зеркальной воды… И привязывать память,
Словно цепную собаку, к столбу верстовому.
Сесть, повернуться спиной к ожиданию чуда.
Не засыпая с улыбкой больного проказой.
Не узнавая селенья ночные, откуда
Падают звезды, старея на тысячу сказок.
Чтобы смотреть, как в осеннем дыму занеможет
Дух, уходящий в касание по вертикали:
Лоб горячее… и воздух, сплавляющий кожу,
Может, такой же на вкус – только меньше печали…
Чтобы терпеть этот крепко сколоченный ящик,
Весь в синяках тишины… ее лопнувших веток…
Может быть, дело не в зеркале – только в глядящем
На глубину и покой отраженного света,
Может, и так… Я целую рубцы от погони.
Я поднимаю ладонь к остывающей в теле
Ртути зеркал…
Зазеркалье горит на ладони,
Сердце качая в крылатой своей колыбели…
4
И если о чем говорить – то о песнях.
Все прочее слишком…
(Зевок.)
Хочешь таблетку? от зубной боли? от всякой?
И каждая песня
просится в переплавку
(стыдно…
чего?) –
заготовка
для Первого Слова,
которое здесь не растет.
Но мерещится: «Хорошо, хорошо…
это лучше, чем все предыдущее,
воздух почти не свистит на вдохе…»
Все это не более, чем
временное облегчение.
От боли.
Зуб выпал.
Новый еще не вырос.
Сострадание
потеряло форму,
а, говоря проще, – ушло с ума
по самой короткой дороге
в джинсах и старой майке,
даже не опровергая (лень)
пафос былых мистерий.
Не мучайся.
Ты будешь. (Уже.)
У соленого неба, у самого синего…
Переживи мою страсть,
как переживают молочные зубы.
Мои вещи не держат форму,
мои зеркала отражают друг друга, а
(мне кажется?
ка…………………)
меня давно уже нет. Только игра отражений.
«Хорошо, хорошо…»…
5. Алтын
От сухой воды
Захрипит конвой.
Не берут алтын -
Положи другой,
Положи слезу,
Предложи слова.
Потеряешь зуб -
Возвращают два.
Или страшно колокол
Выпачкать?
Потяни, котенок,
За ниточку.
Дерни валом
Мысли под занавес,
Вырывая
Высланных за море
Шастать по уму,
Продавать покой...
А в твоем дому
Стынет молоко,
Стынет в горле ком,
Замораживая
За щекой куском
Поглаживания.
Врут... Так манною
Бреда птичьего
Я выманиваю,
Словно дичь, тебя.
Ищут пусть. А ты
Кто - уборщица?
Свет опустится -
Тень поморщится.
Радость выстрелами
Умывается.
Слишком быстро здесь
Раздеваются.
Через всхлипывания
"Не хочется"
Чистят рыбу твою
В песочнице.
И подранок пал,
И земля близка,
И тепла, тепла
У нее щека.
Положу алтын,
Отступлю ползком,
Прикрывая стыд
Писанным листком,
На сухом глазу...
А король-то гол.
Падай-падай, зуб -
Вырастай, другой.
6
когда нежность и жалость
придут чтобы забрать тебя отсюда
не пытайся спастись
твое горло сгорело
твои колени рухнули
ты больше не будешь сильным
ты больше не будешь слабым
ты больше не будешь
и руки твои горячи
горячи
горячи
7. Регги золотой рыбке
Холод стоит, будто выйти забывает,
а по скрипучему двору бродит зверь,
мается без теплой берлоги,
без доброй руки,
без тихой колыбельной,
мычит, задыхается от собственной тяжести…
Никто и не догадается, что ему хорошо.
НА ЧЕРДАКЕ
Переползаю год
в ритме "пройдет и это"
зверем чужих пород -
но не с другой планеты.
Это и в мой сугроб
март забивает гвозди.
Время целует в горб,
голый, что эти звезды -
но голова цела,
лишь натянулись жилы.
Знаешь, я не жила -
под потолком кружила
возле угла (поди
там, где из скрипа снега
некому разбудить).
В ящик сыграет эго -
но не зашьет нам рот.
Так как источник смеха
(чертов чеширский кот)
скрипу дарует эхо
большее, чем "всегда"
на проводах разлуки.
Новые города
только растянут звуки
до бесконечных "а".
Переползаю площадь.
Колокола молчат,
руку кладут на ощупь
на спину. Налету
ловят за клочья шкуры,
выпаду - подадут
новый глоток микстуры.
Не отвечай. Никто
не бережет корыта.
Звук, наполняя вдох,
определяет выдох.
Выдохнуть и прощать.
Отодвигаю дали.
Пробую обещать
впредь уделять детали
большее, чем "пока..."
пусть не пейзажу - сразу
цвету зрачка, белка -
и темноте под глазом.
Может, и время, друг,
шарится в этом чате,
не покладая рук,
ищущих выключатель:
пальцы ныряют в тень
и достают улыбку...
Годы уже не те,
спи, золотая рыбка...
8
Пока я пялилась в окно,
колокола, вливаясь в тело,
играли с запахом блинов.
Которых я - увы - не ела.
А близок локоть... взять билет -
и съесть, покуда не замерзло?
Не мерзни, яблоневый цвет,
не мерзни, яблоневый, возле
дороги старой. Лель мой, Лель,
лишь темнота меня лелеет,
пропой еще о снежной мгле
хранящей... Хроники умеют
так прошептать иду-иду,
чтоб тень в постели оставалась.
Но как-то странно на виду
у жизни чувствовать усталость.
И пусть они идут как ночь
и дождь. И слушать не постыло,
как капает любовь - точь-в-точь
на осчастливленный затылок,
считать, что выпало ее
превыше прочих всех осадков.
И смерть застиранным бельем
играет в будничные прятки,
и видит нас в любой щели,
в любой из масок карнавала,
но не узнает, где мы шли
и где мы влагу добывали,
и как могли... опять... к блинам...
в кристалл с песочными часами...
Лишь звук, лишь звук напомнит нам,
что смертью были мы.
Мы сами.
9
черствый рыжий с пометкой устар
корешок от ромашки гадания
я растратила песенный дар
и осталось одно бормотание
не гадай ни о ком и не жди
оно мягкое белое страстное
город входит и спит на груди
оставляя рубцы и согласные
Июль 2005 - июнь 2006, Москва
III. ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ
В этом лесу я как с тобой, но ты -
где ты?
Хоть бы оставила боль, но и боль -
былая.
И, запрокидывая лицо свое
к небу,
я говорю: ничего без тебя
мне нету.
Виктор Соснора
1
Бывает время твердое, и там
Я слово схороню и не раскаюсь.
Но примирюсь, когда придет вода -
Соленая, подземная - такая
Продажная, какая б снизошла
До тела, до нужды и грубой шутки.
И где трещу и ползаю по швам,
Полезут сорняками незабудки.
Трава, трава... и кем я окажусь,
Растрачивая нежное... Но прежде -
Я карлик, я последнее держу,
Я выхожу в распавшейся одежде
Считать улыбки в вырубленный сад.
Одни глаза да листик анамнеза.
И бросила б, но корни заболят
Все ниже, ниже линии отреза.
2
Не это ль лучшее из данного?
Как, от молчанья очумев,
ты зябнешь в зале ожидания
с одним желанием в уме:
тянуться из повиновения
в зрачки расширенные, в те,
губами, лбом - и тем не менее
ничем, отсутствием частей.
Смелее, все замки разрушены -
как будто воздух телом пьет
мотив настроенный, подслушанный...
Того, что встало и живет,
никто не выплачет по имени
и не разрубит топором.
Тьма, от вселюбия хранимая
одним единственным ребром,
играет с дырками в кармане
и пересчитывает медь,
и складывает рану к ране.
А ты пытаешься умнеть,
перерастая сон младенческий...
Но кто-то видит этот сон
уже почти нечеловеческим,
в любой повтор его влюблен.
Здесь все закручено, испорчено
на веки вечные... вот так
ты падаешь, хватая поручень -
а он молчит, кивая в такт.
3
И выдохнет солнце прозрачное "в этом лесу..."
Я как бы с тобой, но руками держу перепонки,
И звери меня не боятся. Куда я несу
Давление звука? Как если б носила ребенка.
И чавкает сыто земля, пеленая "теперь"
Соленым, печным, травяным... Это вдох и прохлада -
И страшно молчать. Это кот, ковыряющий дверь,
Свистящую дверь из осеннего сладкого сада...
4
никакой географии
пять тыщ километров туда пять обратно
на каждом столбе надпись
откуда бежим и насколько удачно
значит опять никуда не попали
никакой биографии
лет десять туда потом обратно
отсчет прошел никто не заметил
живые конверты
первые встречные
от кого
реже кому
значит опять никуда
отдаю твои письма кому попало
они попали
атавизмы
живые глаза
на каждом зрачке наколки
все бегут
никакой биологии
каждый день
на каменный берег
падают сотни бабочек
живых
никто не видит
5
Я не больше, чем трещина в чьем-то ребре…
Нелепая отпусти
спит с банальным врозь.
Оба хороши - оторви да брось...
Пусть зарастет кость.
Какое месиво лиц.
Как, должно быть, тебе беспокойно спится -
который год уезжает такси,
негрустиневинисебя...
Я хотела касаться лиц,
целовать лица,
как, должно быть, тебе тяжело сниться -
поезда на запад,
поезда на восток,
попробуй поспеть за всеми мостами,
крышами, машинами, поездами,
лицами.
Небольшая операция
по ампутации трещины -
и мы сможем спокойно спать.
Материализуются лица.
Заживут кости.
Все ребра хороши,
Костя...
6
Живьем. Самоубийство чувств?
Сушеная пыльца
И день последний. Но хочу
Быть полной до конца.
Не шаг - прыжок. Кормить из рук -
Кулак разжать. Не ты.
Но дар, мой друг, закончив круг,
Не видит пустоты.
Как ненашкодившийся дух
В пространстве обжитом -
Насколько он расширит слух
Потом, потом, потом?
Все вдох и выдох - все равно,
Каких там новых мук...
И время выгнутой спиной
Ласкается к нему.
7
закрой глаза
на любом пиру
на волчьем перекрестке
на предупреждении об опасности
на голоде лета
на пружине жестокости
на желании страха
и открой их в золото неба
и ты увидишь мою радость
8
Да пусть его, шепчу себе украдкой,
Повадится на плюшки - не гони.
У прошлого ужасные повадки,
Но мужество последнее за ним.
Внимай, и позволяй ему картавить,
А ежели рисуется - сотри,
Стараясь не отнять и не прибавить,
Когда пространство мечется внутри.
Так трезвость отмывается от пыли,
Сухой, как окончание тоски.
Вот дуну - и кораблики уплыли,
Бумажные кораблики легки.
Большой воде - заснеженные даты,
И вечным послевкусие горчит...
А взгляд, от одиночества горбатый,
Нашаривает связи и ключи.
Он знает о животной несвободе,
Но задувает лампу на столе.
Он темен, но на темном небосводе
Его улыбка кажется светлей -
Твоими уходящими руками
Я вылепила тело и шаги.
Люби, мое дыханье... Бросишь камень -
И слышишь, как сливаются круги.
Август-октябрь 2006
IV. СИЗИФ
(Разговор с Тенью)
Я тень моей тени,
я тень моей тени,
всегда уходящей вниз.
1
Не знаю, я не знаю... говорить ли -
И можно ль разучиться говорить,
Когда она вернется в том же ритме
И как она распутывает нить,
Как проникает в музыку грудную
И мелочью карманною бренчит -
Она жива, а я не существую,
И нет ступней, и камни горячи.
И слишком тесен мир ее фартовый,
Чтоб длиться в заселяющийся сон
И воздух, задыхающийся словом,
Продавливать руками и лицом.
И кто я ей - использованный сгусток...
Здесь стрелы не достигнут молока.
Пустоты заполняются до хруста
Сопротивлений в шейных позвонках.
2
До цвета жизни с молоком...
От дыр, проделанных стихами,
Сквозит такими пустяками,
Такой бедой... А зал битком.
Крыльцо трещит, а мне смешно:
Они войдут и будут сниться,
И будет лодочка крениться,
Бросая вниз веретено.
В каком из них, прошедших - ты?
Здесь время - только свойство тела
Плести немыслимое дело
Из неприснившейся мечты.
Вот и вертись котом в мешке
И жди меня, горячий камень
Живущих голыми руками
На перекрестном сквозняке.
3
Этот еще не сдал, этот еще не стар -
Спрячь запасной строкой, пуговицей во рту.
Лето уходит в дым, лето ложится в пар -
Под материнский бок, в теплую немоту.
Где колыханье труб, что разрешат отбой?
Где колыбельный свет, быстрые невода?
По золотым полям, по синеве с тобой
Гусеницы ушли. Гусеницам беда.
Ты ведь ни на каком свете не пропадешь -
Держит тебя туман, любит тебя вода.
Брось же меня, когда выйдет толчками дождь
Судорогой любви, судорогой стыда.
Смейся, пока змея слизывает следы,
Давит моих собак, переползая сон,
Шепчет "прощай, Сизиф, камень давно остыл" -
Шкура еще горит в лунном потоке. Склон
Пуст.
4
Сизиф выходит к синеве,
Еще смущаясь новой кожи,
И мысли в синей голове
На голос бабочки похожи.
Но нет сомнений: вот и сад,
Вот дом с отметиной на входе,
Что в нем гостили чудеса,
И даже в сумрачные годы
Им держат место под ночлег,
Выносят мебель и картины,
Чтоб не мешался человек,
Чтоб не затерся глаз совиный,
Когда горячая строка
Стекает в медленные руки.
И кажется - она легка,
Как окончание разлуки.
5
И все это вышло из тела,
как ветер из бездны.
И что-то свистело,
прося о любви бесполезной.
И выпала сила
в толчок перевода каретки.
И жизнь заскулила
щенком, выходящим из клетки.
Ты выпьешь его торжество
и фантомные стуки,
и песни его,
и бесценные годы разлуки,
и слабую дрожь.
И крыльцо опускается ниже.
Ты все заберешь,
ты свое ожерелье нанижешь.
Ты жар утолишь,
и душа переломится к лету.
Ты все превратишь
в паутину из белого света,
в мерцание жути,
в веселого лунного змея.
И я отдаю тебе все.
И уже не жалею.
Морское, слепое,
из трещин, пробитых до хруста -
я был для тебя, я тобой
обращенное чувство.
Ты выйдешь из слов,
покидая речные низовья.
И все это было любовью
и будет любовью.
6
Все ради стынущих камней,
А надо бы – любя.
Но я расколот, и не мне
Отталкивать тебя.
Осколок отражает даль –
Лишь часть твоей души,
Там ночь густеет, как вода
В заспавшейся глуши.
И можно крикнуть в молоко –
Но силы не равны.
Ты дышишь слишком глубоко,
А я – до той стены.
Рыбачий дух, слепая страсть,
Ты тянешь руки сна,
И рук твоих не сосчитать –
А ночь всего одна.
Ты греешь дымную свечу
Невыспавшихся чувств...
Но кто сказал, что я хочу
Того, чего хочу?
Ослиный нрав – ни встать, ни лечь,
Ни вышептать "сим-сим".
Здесь все, чем можно пренебречь,
Становится большим.
Всего лишь шаг. И если ты
Попробуешь обнять,
Ослиный ужас высоты
Потащит время вспять.
Так площадь, слитая с судьбой,
Молчит внутри зеркал –
Дойти, но и не стать тобой,
Не быть... и я не стал.
7
Мне видима тропа. Но ты ведешь
Как пропасть, вырастающая между.
Я разучился выходить под дождь,
Пока ты шила новую одежду.
Как хищница, бросающая тень
На ветер ускользающего слова...
Так просто оставаться в немоте,
Донашивая сумерки Иова.
Пока душа считает этажи
От пятого угла за телеграфом,
Отжившего цветные витражи
Лежат, не поднимаясь до метафор.
Не более чем битое стекло,
Которого и ангелам не надо.
И кто узнает, сколько истекло
В напрасном ожиданье винограда.
Так просто не вставать из темноты,
Из темноты лишь в большую врастая,
И верить, что желания чисты,
Как новая одежда золотая,
Что косточки засохшего плода –
Солдаты приземлившейся пехоты.
И ангелы над ними, как вода,
Готовая на новую работу.
8
Такой искрой не может стать
Ни этот труд, ни эта зрелость –
Но лишь последняя мечта,
Какая у тебя пригрелась.
Непобежденную искру
Храни беспечно и жестоко
От доброты троянских рук
И их невидящего тока,
Необходимости вставать
На центр всеобщего горенья –
Отговорить, отгоревать,
Отгор... От гордости старенья,
От лжи проломленного льда
И им отравленного яства,
От всех отпетых "никогда",
Заученных до постоянства.
Должно ж когда-то повезти?
Как будто эти вены сдулись,
Чтоб отпустить меня идти,
Проваливаясь в бездны улиц,
В сад расходящихся дорог –
Без доли, племени и брода.
И если б звук взорваться мог,
То этот – будет про свободу
Не узнавать знакомых мест
И отражений наизнанку,
И губ надтреснутый порез
Навстречу дикой обезьянке –
Душе, не знающей стыда.
О, этот голод по Отчизне!
Какой валун придавит так
В попытке выживанья жизни?
Как будто можно умереть...
Тащи, Сизиф, поклажу духа –
Улыбку, мертвую на треть,
И дар измученного слуха.
9
я это ты
от первого камня
до змеиного шепота сдайся
все расцветает по воле моей
с математической точностью
на сворачивающейся в точку
карте времени и пространства
с непостижимо прекрасной
логикой спящих чудес
ты это я
от первого отрицания страсти
до павшего в ноги земли
смирения перед ней
страсть никогда не кончалась
не покидала пустыни
не заискивала ответа
не умствовала вопросом
не отвечала насилием на простой
я это я
расплавленный собственной нежностью
окаменевший в веках
или
замороженный лишь на мгновение
в кристалле льда
страх последнего камня
недолгий рассказ о любви
и несуществующей смерти
просивший о чистой воде
оказавшийся чистой водой
молчащий о творящем огне
живущий творящим огнем
вечный немой
сказавший
работа страсти окончена
осталось одно искусство
Июнь 2007 – август 2016
V. Вор
1
Грустно
ждать сорок лет и понять, что никто не приедет
ни в голубое твое, ни в сиреневое.
Можно придумать
тех, кто приедет, и как, и какими цветами –
и приедут, и будут, и нальют, и даже закусят.
Но это
все равно, что просить у родителей праздника или подарка –
и лепить из мелков самому
прозрачное, без подписи, без расшифровки.
Лепить и лепить, и раскрашивать, и забывать на кухнях.
Пусть кому-нибудь
достанется даром, ни за что, без умысла, без плана.
Пусть не знают, откуда взялось и почему не просили,
а оно
здесь.
2
Во сне у меня есть все,
даже то, о чем каждый мечтает.
Оно никуда не исчезнет, и это
даже могло было бы быть скучно –
но его как будто бы нет, когда открываешь глаза
в этом медленном твердом мире.
Я учусь и учусь просыпаться,
достаю из-за пазухи птицу и горсти орехов,
раздаю все орехи – испорченный остается в ладони.
И синяя птица здесь уже не такая яркая,
но голубая тоже хороша…
3
Да, я знаю, пора.
Дежурить под дверью глупо,
если дверь никогда не была закрыта.
Уже заходи, не томи – обживайся, бери чего хочешь.
Засиделась, привыкла?
«Но позвольте еще немного
быть здесь –
в мнимой тишине, в последнем одиночестве.
Это все, что я умею.
Делать вид, что у меня ничего нет,
и искать уголок поукромней».
4
Но на улицах души
спрятаться уже невозможно.
Смех, любопытство, забота.
Цветные фигурки, всплески, круги превращений
согревают уставших своей световой колыбельной.
Советы сыплются, как конфетти –
слишком много, чтобы успеть,
слишком мало, чтобы принять.
У меня и без вас толкотня, как в базарный день.
Певцы, пророки, гадалки, незадачливые торговцы…
Воздушные замки наполняются очередями жаждущих проявления,
контроль не справляется, все налоги уходят мимо,
терпенье иссякло еще в позапрошлой жизни.
Но я знаю, кто здесь единственный вор.
Возвращается из любой передряги, пролезает в любую дыру,
поедает глазами мясные ряды и палатки с цветными платками,
подолгу стоит у прилавка с толстыми книгами и большими кристаллами,
но украдет только горстку дешевых камушков с берега Крыма
и поплетется искать свой таинственный пятый угол.
Но этого места – нет.
Ты уже мне почти симпатичен.
Ты уже никому не доставишь хлопот,
трусишка,
невротик,
лжец.
Лето 2010
Яблочные хроники
И то, что ты считал причиной своих неудач,
прими наконец как главное свое достояние.
Из всего земного ширпотреба
Только дудку мне и принесли:
Мало взял я у земли для неба,
Больше взял у неба для земли.
А. Тарковский
1
Алексею Самолёту
Я знаю, я знаю — в миру, на войне ли —
Мы самое яблочко этого тира.
И если бы раньше мы были сильнее,
То были б не здесь, а среди дезертиров.
Мы скоро прокатимся яблочным спасом,
Огнем созревания сердца из мертвых,
Спалим этот бункер и боеприпасы —
И снова нальем оружейному черту.
Нет, я не устану от млечного зова,
От долгой войны и трофейного спирта,
От всех, кто победой уже окольцован
И вынут навечно из списка убитых,
Кто 32-го беспечного мая
Адепты с невидно мерцающим мелом,
Кто тысячи раз отдавал, не ломаясь,
Веселой земле оловянное тело.
Неважно, в какой из печей — на исходе
Из белой ли, черной сновидящей кожи —
Я сдамся с последней отметкой "не годен
К обыденной службе"... но все это позже.
Пока же, с тоской демиурга в походке,
Забудешь в седьмом из привычных карманов
Билет проездной, табака три щепотки
И самого грустного из оловянных.
Да если б он мог закричать, что разрушен
От боли родства, от слепящего света,
То память вместила бы, не поперхнувшись,
Внезапный глоток настоящего лета.
Охотник плохой — он вернется из рая
Почти невредимым, почти без улова.
Он только прошепчет тебе, задыхаясь
Невзорванной силой забитого слова:
Я дом, заколоченный от разоренья,
Закрытое солнце, бумажная веха,
В меня прорастают цветы возвращенья
И брызги лозы виноградного смеха.
Так скоро и нас сокрушит и закружит,
Швырнет за шагами без тени и речи,
За всем, что сияет внутри и снаружи,
Внутри и снаружи — одна бесконечность,
Ни яви, ни сна... разрывая границы —
Ты первый, кто равен тому и другому,
Кто стены рисует и сам себе снится,
Когда замирает в мгновенье от дома.
Пока не дописаны все партитуры,
Пока у руэды не сдвинулись пары,
Пока шахматисты мешают фигуры,
А доски стоят под недолгой опарой,
Налей мне стакан неразбавленной правды —
За белые перья былого блезиру,
За воздух, летящий в мерцание сада,
В стволы и артерии спящего мира.
Мы скоро не вспомним, на самом ли деле
Сжигали мундир и искали прохода —
Для всех, без деленья на небо и землю —
К дыханию певчего духа свободы.
2
тысячная человечность
самая жестокая из всех победивших
ты отрезаешь меня от моего присутствия
ты отвлекаешь меня от света моей звезды
ты пригибаешь мои позвонки своей нежностью
и окунаешь мою чистоту в мои же мистерии
я поднимаю свой тысячный белый флаг
ослепительно-белый последний
я позволяю тебе пропустить меня через это
только так мои перепонки не лопнут
когда я снова услышу во сне
и не забуду уже никогда
как колышется над этой водой
свет моей звезды
3
так приходит время снискать печать
солнце мертвое на руках качать
убаюкивать стылым голосом
вырывать золотые волосы
в эпицентре тела схлестнулись сны
покатилось яблочко до луны
у бессонницы два речения
оставайся в пересечении
солнце спряталось за кавычками
а двойник убежал за спичками
будем волчий срок до утра торить
ждите окрика виноградари
это мой на вырост овин утрат
мой никем не тронутый виноград
мой крестовый шаг за двоящееся
мой штрафной ответ в настоящее
вплеск теней в ожидание голубое
мое тело устало быть полем боя
но кто хочет спеть "эла дона ара"
тот готов ценить красоту удара
"сенья серус де нострэ" и воздух жгуч
эти ночи остры как небесный луч
в тьме за венами вскрылись пленные
оголенным сердцебиением
натыкаясь на незнакомых "ты"
наплывают двери и комнаты
преломляясь каждым из тех зеркал
новой встречей ждут за углом зрачка
что угодно сойдет для сполоха
кроме веры сырого пороха
видишь стены уже изранены
голым боком моей окраины
больше вынести нечего уголь чист
закрывай свои печи пуговичник
сон неравенства пуще иных оков
помолись за моих отпущенников
кто еще завершит падение
прочь из города с привидениями
кто разрушит дом уведет детей
самой легкой смертью из всех смертей
возрожденное солнце уходит в рост
упадут три волоса на помост
с чистым звоном выпущенных преград
заиграет солнечный виноград
4
иногда приходится раскачивать лодку
чтобы найти центр тяжести
иногда приходится падать до самого дна
чтобы найти опору
так было еще минуту назад
и больше никогда не будет
лодки больше нет
весел больше нет
дна больше нет
ты смеешься над новой стеной
а воздух пропитан странной любовью
ароматом присутствия
живых и давно ушедших
и праздником
который уже не остановить
а мир голодает за стенами правил
раскачивает свою старую лодку
миру не хватает странной любви
в первом глотке страх
во втором бессилие
в третьем бесконечность
но кто пробовал дойти до конца
не жалей дурачка-поэта
голокожего хозяина силы
короля молекулы воздуха
управителя вечного праздника
который невозможно остановить
5. В пепел
а возьмешь с собой только птичий свисток
истончилась жизнь заводной искатель
хоженый листок иероглифов виток
белый лепесток на зеленую скатерть
на растущий мятеж безмятежности
разнорукий май отберет седмицу
держит опыты в пальцах нежности
нянчит нити снов в ежовых рукавицах
истончилась жизнь и присела в простоте
в уязвимости без суда и меры
что нырнуло в свет не воротишь в тень
не построишь вспять удалась афера
не ищу воды и не встав с травы
загоню коней засмею счета
уведу с ума упаду с молвы
открывай свое личико Гюльчатай
продуты твои сказочки до белой косточки
промыты твои звездочки до звонкой дырочки
протерты твои листики до синего крылечка
прокурены премудрости до малой свечки
обнимая страх истончилась жизнь
в пепел светлее света
в пепел светлее света
в пепел светлее света
6
выходишь из полосы крушения
голой евой с головой горгоны
и новыми жировыми складками
оставшееся человеческое
весит не больше двух твоих ладоней
но этого никто не увидит
ты несешь свой шар улыбкой гейши
знающей изнанку битвы
слова слушаются один раз
алхимия слушается один раз
улыбка слушается один раз
шар становится больше
7
пока сладость поет о своем
ты терпеливо смотришь
как общий поезд в икстлан
идет через новые пейзажи
пронизанный выстрелами с той стороны
генералы дарят белые рубахи
усталым солдатам
на белом виднее последняя кровь
в белом не страшно умирать
об этом легко петь
и где-то в районе барабинска
мир снова захочет забрать твою сладость
дети будут трогать тебя руками
и просить о спасении
или чтобы все было как раньше
они еще точно не знают
не падай солдат
теперь кругом барабинск
когда возвращаешься в икстлан
всегда предлагают еду
и рубахи
но я больше не возвращаюсь в икстлан
8
зрачками обращенными внутрь
всегда обращенными внутрь
(я бросаю мелочи
в автомат бесконечности
и кормлю своего дракона)
я вижу все что хочу знать
когда от этих снов
останется только твоя улыбка
я буду уже далеко
(у дракона эксклюзивное право
убивать ритмы и формы
проверять мои зубы на прочность
превращать в месиво цельность
отдавать кому подвернется
если надо держать крики
на той стороне солнца
давать мне время на выход
отвернуться но не отвертеться
он не даст мне прилечь на снег
захлебнувшись собственным телом
но заставит падать и падать
это просто такая стратегия
в ней нет никакого смысла)
скажешь дышать здесь
я выберу это снова
глупее меня не будет
терновый куст моей встречи с собой
заставь меня петь против
дорогая редакция вспомнит
в свое свободное время
в свое золотое соло
что эта пуля летит
на запах открытой крови
еще один уровень сна
еще год на выдержку спирта
все это воплощается просто
рядом с веткой попавшей в сердце
в дежурную чашку кофе
в пропущенный загодя танец
и это совсем не шутки
дракон просветления
становится нежным
но мои зрачки развернуты внутрь
здесь больше никого нет
здесь больше никого нет
здесь больше никого нет
9
этот уровень сна
в который так нужно верить
чтобы дышать и ходить
немного хромой и тесный
но для пробужденья годится
но что ты будешь делать
когда проснешься насовсем
а он потеряет форму?
потрескавшееся картонное небо
звезды пробиваются сквозь асфальт
декорации не имеют значения
телега движется медленно
конец света каждые 5 минут
никакой географии
никакой биологии
никакого графика
никакой цели
(посмотри как ты изувечен
попыткой остаться целым
не пытайся сберечь руку ногу
печень
и не жалей лица
если хочешь рождаться новым
умирай до конца
не пытайся допить эту чашу до дна
она создана бездонной
сорви свое яблоко
выбрось сценарий
вылей остатки себя
только ты - точка ты
если хочешь рождаться полным
стакан должен стать пустым)
дорога перемен стоит крови
и неудобства казаться опасным
пусть спящие спят пока могут
что может пугать больше
потерявшего страх
простоты вхождения
в спокойствие разрушенного
в надежность неизвестного
слово взрывает воздух
вокруг больше нет людей
а они дышат легко и нежно
мастера смерти
влюбленные в свою душу
поющую тетиву
прОклятую всеми праведниками
лучшую любовницу во вселенной
10
и каждой встреченной любимой
звезде вскипающей плеяды
все говорить не оглянувшись
и знать ее недостижимость
и знать свою недостижимость
как пальцы собственной ладони
но каждый раз навек прощаться
и каждый день навек прощаться
как будто завтра стало солнце
и больше не было меня
11
солнца входят в жмурящиеся дома
проплывают по новым улицам
слегка спотыкаясь
о нарисованные своей рукой
части пейзажа
солнечные шарики
прожигая глазами глаза
отскакивают друг от друга
в поношенной жажде
в вынужденном знании
никто не видит с кем говорит
но каждый
угадает момент отстранения
левой пяткой
и сжатым в кулак
"не жди от меня ничего"
ничего хорошего
да
быть гусеницей
значит умирать в одиночестве
здесь все еще полно коконов
в теле не протолкнуться
двуногий автомат
с тяжелой задницей
заряженной бесконечностью
понесем его осторожно
проветрить ветрами пустоты
пока не осыплется старая кожа
камень превращается в песок
песочные часы отсыпают такт
автомат стреляет
и продолжается музыка
это солнце наполняет сухое русло
пока пепел эпох меня
растворяется в неутолимой страсти
опустошать
себя для себя
12
слышишь ли ты?
легче моего крыла
проще всех даров
тоньше старой Поэзии
элегантнее всех сокровищ
голоса созревающих небывалых
яблочных садов солнечных сортов
на той стороне моста
поэтому каждое пробуждение
начинается с обувания:
привязываем к ногам
эту усталую прекрасную землю
с ее океанами и мыльными операми
подставляемся солнечным бурям
и звездным ветрам
пробиваем сердцами стены
падаем в перспективу
наконец-то вдыхаем
и сразу возвращаемся обратно
в прокрустовы башмаки
хруст костей заглушая криком
«да идите вы к чёрту
с вашими океанами слез
холодом
нефтью
и долгами»
об этом времени
будут придумывать сказки
и рассказывать другу золотой осенью
закатывая в банки светящееся повидло
хорошо бывать в перспективе
если давно ничего не ждешь
лишь иногда себе повторяя:
«проведи меня
никто-нибудь
по горячему песку
по горящим степям
по кипящему небу
к первому урожаю яблок
босую»
13 (Яблочко для Голой Королевы)
И ты поставишь себя перед собой,
и годы будут стоять на вахте.
А азбука морзе строки новостной
и их обнажит - не помилует, сдаст их -
что новый наряд королевы представляет угрозу
для колючей проволоки старого хлева,
для спящего сердца у колючей розы,
у горячей звезды немого припева...
А ты сама себе - самое место
на срубленном в позапрошлой жизни суку.
Исчезающая с лучшей своей казни,
чтобы накрыть на стол.
Сбежавшая навеки невеста
пробует мир на вкус,
бормоча: он ужасен... прекрасен...
но это не то.
Не то.
Сама себе мать и дитя,
сама себе муж и жена,
сама себе свой и чужой,
дом для бездомного боже.
Темнотой обесцвеченный стяг,
камикадзе последнего сна,
стоящая перед душой
жизнь без кожи.
Как теперь ты выйдешь на улицы, голой
без остывшей мантры: "Кто я теперь?
Как я поднимаю свой голос?
Для чего я новая дверь?"
Нет дверей для других, и не нужно, спасибо
за незрячесть идущих по дну,
за их пир, за их порох... "Спасибо за рыбу".
Уж лучше опять на луну.
Единство в единой мутации комы
сопит на коленях зимы.
Но пора бы признаться: там, где мы дома,
нет никакого "мы".
И ты больше не зеркало для убийцы,
не охрипший будильник над спящей водой,
ты несла этот Дом, ты и vidi, и vici,
пусть теперь Он несет нас собой.
14 (Яблочко для Голого Короля)
Кончилось, не докурить.
Чем быть - до вот этих - пор?
Так времени растворитель
доест седину опор,
пространство и форму Му,
так переболеем... - Ну?
Сказав себе: быть тому,
ты голову снял - уснул -
проснулся умнее чем мог,
но трусливее чем хотел,
не превозмогая смог
чужих миллиардов тел.
А у тела свои счета
и планы на твой транзит.
Ты думаешь, что устал,
но будешь опять допит
за свой золотой сим-сим,
за пыль истонченных слов.
Вошедший в Иерусалим
не считает своих голов.
Но страшен твой сад... Ах ты ж,
невылеченный Гарвей,
что ты еще отрастишь
из косточки в рукаве?
Подвальный игрок, с оков
собиравший свой виноград,
в процессе брожения слов
попавший в бутылочный ад,
какой ты искал волны,
проверяя, насколько жив,
раб лампы, герой войны,
сам собой очарованный джин,
сновидящий подхалим
белых башен и синих птиц?
Вошедший в Иерусалим
не помнит своих страниц.
Немей до конца - ничей,
незавершенный в жизнь,
пройдешь по мосту мечей,
отряхиваясь от лжи.
Так собираешь тьму,
как ходят по ягоду в лес,
и руки твои - в дыму,
и руки твои - в обрез,
и ничего не взять
на вынос - лишь будешь бит,
и падаешь, как в кровать,
в разыгранный вновь гамбит.
А жертва была - пустяк,
вся жертва - напрасный хит,
смешно откричавший так,
как пламя твое шипит -
что сполох в сырой траве,
что слабый на слом каррас...
"Я был здесь как человек,
но это в последний раз."
Что духу двуногий? - мим.
А дух человеку - крах.
Вошедший в Иерусалим
не плачет о своих руках.
Споткнемся - честь воздадим
доеденному куску...
Вошедший в Иерусалим
забудет свою тоску.
15
стоит открыть глаза
мир идет на тебя слепым котенком
дети достают ружья
и сачки для ловли волшебных существ
проспект наполняется дымом
гремлины льют самогон
в свой байкерский чай
микрофоны фонят
я прошу
не слушай линейного шума
и сам не шуми никому
слушай музыку
выходи на проспект
он не сможет тебе навредить
он не сможет тебя опознать
календарь разрывая по швам
гороскопы стирая со стен
время падает из пулеметных лент
море уже в городах
больше не будет хулы
зеркала истерят
обнажая промерзшую тьму
выходи из зеркал покурить
слушай музыку
выходи из немыслимых лет
из горячих точек холодной войны
из голодных детсадовских игр
из иллюзии хлеба и драм
выходи без разрушенных сил
выходи без зубов и когтей
никаких там особых забот
никаких там вообще ничего
за спиной по открытой тропе
кто-то вновь начинает подъем
а тебе безусловно пора
слушать музыку
тело больной дракон
взорвавший пещеру сна
отдай ему вместо принцессы
скрипки этой войны
тело убитая птица
поднявшая все на смех
на ложку микстуры от слез
на смычок тишины
тело поющий орех
вертикаль прожжена
выходи на поток
делай музыку
Январь 2013 - ноябрь 2015
|
