|
| Главная | Новости | Стихи и песни | Альбомы | Проза | Книжка | Рисунки | Ссылки | Связь |
ОТВЕТ ПУСТОТЕ В продолжение темы "Молитва в глуши" Здравствуйте, Ольга! Удивляюсь, что не сдержался и — пишу. Без объяснений. Хотя на самом деле — сомневаюсь, что Вам это нужно. По-моему, невозможен диалог с поэтом (но без пафоса, Поэт — как профессия). Поэзия — это монолог. Некое Движение, которое не поддается синхронизированию. Читатель (Зритель, Слушатель) — обстоятельство спонтанное, но в Ремесле вполне трехмерное, осязаемое, почти необходимое (одушевленное или нет, — не суть). Но Собеседник??? И Вы — особенно подчеркиваете свою самодостаточность: каждым Образом, в каждом многозвучье, за каждым вздохом (человеческим, не-Музы) слышится промежуток, дистанция, прописка в единоличном виртуальном пространстве. Почти отчуждение. Почти надменность. Постепенно переходящая в Антиязык, отрицание его модальности, его заданности, его ограниченности. И когда я впервые Вас услышал, зацепила именно эта непривязанность, оторванность, отсутствие корней. Я совершенно не мог (и не могу до сих пор) избавится от наваждения, что Голос, который я слышу, существовал далеко до нас, что мы не поняли, что ТАКИЕ ГОЛОСА не могут умолкнуть, и Тот, кому он принадлежал, не мог бы оставить мир суетный… не мог бы его "кинуть", не мог бы бросить на произвол судьбы, оставить нас в глухом и беззвучном одиночестве, обрекая тем самым на смерть, etc. Конечно, это очень условно. Мне даже сама попытка сформулировать впечатление, которое Вы оставляете, кажется несоразмерной. У Вас есть цветаевское над-чувство: непредметность, антиобъект, Пятое измерение. Пожалуй, и Маринина жесткость, мужская потусторонность, именно Чувство — абстрактное, а не чувствительность: Есть… шаг вот этот — никому вслед,/ И тень вот эта, а меня — нет… ( у Марины в "Тайном жаре"). Хотя при этом хроническом отсутствии Собеседника Вы не утратили дар реального существования. Вы, Ольга, очень убедительны: И то, что видит, выйдет за,/ Как лодка, брошенная в море… (цветаевское "За городом. Понимаешь? За!.." ) — вот эта "за-орбитность" взгляда вполне реализуема. Некий подарок — для тех, кто ищет ответ Пустоте. Я — пуст. Но возле "брошенной лодки" удивлен, что вакуум вздрогнул: в нем что-то произошло. Я еще сам не понял, что. Но мне кажется, Вы не вполне договариваете: в прозе к стихам Вы говорите об освобождении, о самозабвении, хотя чувствуется, что Вам давно известно: Самозабвение — в супрементальной заданности — для человека смертельно, оно лишает ценности не только понятие "жизни", но и "смерти". Тот, кто ступил на эту зыбь, уже не выплывет, да и "обратно" — омерзительнее, чем жижа… У Адамовича есть такая "зыбь": …Эта вьюга мешает, ведь мы заблудились в пути…/ …Ничего нет в прошедшем, и нет ничего впереди… Попытка оспорить очевидное — все-таки по-женски наивна: …сама все оправдает, объяснит и распутает, сама все заполнит и исцелит… Пушкин в ожидании такого чуда умер… etc. Да и сами Вы (слава Богу!) не особо в него верите (Ваши "новые мистерии" становятся необходимы, когда прежние утрачивают силу и уже не способны удержать человека в рамках веры, они — как свидетельство еще не преодоленного отчаяния; если бы это были не "мистерии", не жажда волшебства, а нечто более реальное, можно было бы говорить о Ваших заблуждениях, а так — уже о блужданиях…). Нет в "смертоносности смысла" угрозы, звучит почти Приглашением (— не откушать ли так любимое вами, женщинами, Яблоко???), почти Похвалой… А если задуматься, — "блаженны нищие" — не знающие такого "бессмертия", не вкусившие Вашего Любопытства… Но не об этом сейчас… У Достоевского красота — та, которую творит любовь; спасение духовной красотой, очищенной страданием Любви. У Вас — предметная (если этот термин вообще к Вам применим…) красота, Любовь, претворенная в реальность, в материю. Или — пережитая Любовь, констатация осуществленного участия, в чем? Ваша Любовь, как и у Достоевского, прошла семь кругов ада; я полагаю, "брошенные дети" — тому свидетельство: способность так озвучить Горечь — рефлексивно, извне, как бы отрешившись от нее, — приходит только с усталостью постоянного в ней пребывания, с пониманием "невозможности [даже] краткого отдыха" (фонетически не озвученный, но лексически прозвучавший смысл). Такая Любовь уже ничего не требует: она воплотилась, она созерцает. Созерцание — завершающий акт творчества, неизбежный. (Наконец-то я нашел подходящий смысл моих впечатлений!) Ваша Муза — созерцающая. Как Вы сами очень точно определили — остановившееся Время, растянутое до бесконечности… которое не способно спасти. Даже Вас… Болезнь …внезапно нахлынувшей млечности … заразительна. Но не необратима. Ее преодолевают в Диалоге, в признании возможности существования Собеседника. И Ваша проза — попытка выйти в коммуникационное пространство, ПОГОВОРИТЬ, ЧТОБЫ ПОСЛУШАТЬ, — что думают о Вас, о Ваших стихах, — о Вашей Теме… Я вдруг понял, что Вы — у следующей черты, Вам нужен повод, чтобы ее перешагнуть, т.е. проза — проза поэта — как некий материал для саморефлексии, "офшорная" зона, пространство, свободное от обязательств перед Ремеслом, в котором появляется возможность непредвзятого выбора, самооценки, определение новых критериев творчества… Я, к сожалению, совсем недавно узнал о "Полнолунии", а Ваши стихи визуализировались и того позже. Поэтому еще не вполне осознал всю траекторию — из прошлого в настоящее — Вашего движения, чтобы делать уверенные прогнозы (десять лет или — дольше? Все ли Ваши стихи в "Творческой мастерской"? конечно, глупый вопрос… но хотя бы подскажите ориентир, где можно прочесть еще не опубликованное…), но, кажется, Ваша Тема склонна к более сильному акценту на "я", в ней недостаточно открытости (строфа "Я говорю: пустынный край, / Песок и соль в стакане каждом - / Но умоляю, повторяй / Слова, что утоляют жажду." — интонационно сильна благодаря акцентной персонифицированности: ударное "Я" в первой строке, дважды продублированное ударным "я" в третьей, — как мольба, сорвавшаяся на крик, — все вместе оставляют ощущение очень выразительной искренности). Впрочем, я зарвался. Я почти "присвоил" себе Вашу жизнь (Ваше "внезапно нахлынувшее" страшно заразительно!). Или она настолько "в унисон" с моей… Согласитесь, многие Ваши строки можно прочесть от мужского лица. Знаете, ловлю себя на том, что не хочу заканчивать этого письма. Ей Богу, сам себе удивляюсь. Вдруг стали всплывать совсем не относящиеся к Ремеслу вопросы, на которые уже и не надеюсь ответить. Какие-то мелочи… но — по-модернистски — фундаментальные. Может быть, Вы знаете такие строки Арсения Тарковского (приведу полностью, но по памяти, за пунктуацию, если ошибусь, простите):
Стелил я снежную постель, Меня поражает раздвоение смыслов: снежная постель и черная рубаха, горький лавр абсолютно справедливо сладок, а хмель в своей сладости приобретает очень сильный вкус Горечи… И ненаступление пришедшей весны… И двусмысленность росписей… И торжество в рыдании… И совершенно уже ирреальная жалость к непокорности… И каждый раз, перечитывая, пытаюсь ухватить еще какой-то неуловимый смысл, а парадоксальность его не отдает, хотя слова-то все (кроме "грядущий") непретенциозные, не требующие от слушателя какого-то особого напряжения внимания или даже особого фокуса восприятия. Незаметнейшими штрихами создана реальность Бессмертия, или же Бездны, Необъятности. И жизнь наполняется смыслом в деталях, почти незримых, почти микроскопических: интонация, жест, оттенок цвета, запаха, какая-нибудь десятая доля градуса (!) — и во всем живет фатальное "не узнаю"… или — утрата? или — здесь все тождественно?
Впрочем, меня снова несет. О.А., 7 августа 2006 Здравствуйте, Ник! С тех пор, как некие авторы пробовали понять друг друга в полнолунских кругах, с появления Молитвы в глуши и Вашего тогдашнего письма прошло столько времени, так что и стыдно писать ответ. Но "блуждания" совершили круг и привели меня снова в ту самую "офшорную" зону, в то названное Вами "пространство, свободное от обязательств перед Ремеслом". И я заметила, что давно уже мысленно продолжаю Вашу тему. И мне захотелось вынуть наконец занозу недовольства собой, так долго оставлявшей Вас без ответа. Но… возможно, Вы правы, Ник, правы во всем, и если эта попытка диалога снова обернется монологом — надеюсь, именно Вы поймете меня лучше, чем кто-либо еще… Вы писали, что я не вполне договариваю. Даже и не знаю, удастся ли договорить теперь. Да, мне давно известно, что "самозабвение… для человека смертельно… тот, кто ступил на эту зыбь, уже не выплывет…" Небытие касалось меня слишком часто, и слишком близко его дыхание, и слишком сладко существование в его координатах (или в полном отсутствии оных), чтобы дать мне увидеть последствия растворения и не обольщаться своими способностями к плаванью… Хотя я не могу утверждать, что мне доступно понятие "суперментальной заданности". Кстати, Ник, нам обоим свойственно говорить красиво и непонятно… :) Так я попытаюсь писать понятно, несколько упав с нашего прежнего возвышенного стиля… Если это вообще возможно… Выплывать, чтобы жить здесь. Делать неизбежную селедку под шубой, спорить с мамой, обсуждать "Хроники Амбера" с сыном… ездить в метро, смотреть, как утром потоки людей движутся в сторону офисов, слушать разговоры о политике, наблюдать работу жюри на фестивалях… видеть, как люди отказывают себе и другим в любви из страха, что эта любовь разрушит их веру в себя "хорошего"… Не стоит продолжать, в переводе на мой язык все это звучит так: чувство абсурда, одиночество и "судорога сострадания" не покидают меня, сколько я себя помню. Это, наверно, банальный набор, хорошо описанный в литературе. Сейчас я не хочу помнить об этом, чтобы вернуться к тому детскому ощущению… оно ведь не изменилось – ни с жизненным опытом, ни с количеством прочитанных книг… "Почему все именно так? Я не верю, что этот мир мог затвердеть в такой неудобной для жизни форме…" Вопрос остается взвешенным в воздухе уже лет как минимум 30, руководя моими блужданиями. И постоянным возвращением в небытие. И моим отношением к тому, что Вы назвали Ремеслом. Ведь это не литература для меня, Ник, и мера, которой я пользуюсь, лежит не в рамках литературных. Психология тоже обитает в пространстве далеком от этих блужданий — психология методов и диагнозов. Ведь и в настоящей психологии важно присутствие некой Личности, связанной с Небытием долгими интимными отношениями и потому способной говорить, как священник, от его лица… а те, что приходят следом, вовсе не о том же, они используют "метод" и удивляются погрешностям и непредсказуемости результата… О религиях я говорить не буду. Для меня это плохо записанная история о жизни тех, кто выплывал до нас. Грубо переработанная в руководство по плаванию, до которого добираются только тогда, когда вода уже заполнила легкие — и некогда переводить текст на нужный сейчас язык. Сейчас – вот ключевое слово, и я хочу подумать над этим, говоря о стихах, и пусть это будет тема отношений с Пустотой, а не чем-либо еще… В условиях полной человеческой беспомощности, слепого скармливания себе и другим лекарств и "методов" — я нахожу единственно верным для себя говорить с Пустотой снова и снова. И спасение, о котором говорю я, не обещает выживания и здоровья, покоя и защиты. Нет никакой защиты… Человек, живущий в страхе перед собой, беззащитен в любом случае – как бы он ни убегал от Пустоты в удобные бытовые дрязги и поиски хлеба насущного, и в куплю-продажу "методов" спасения - он остается сам для себя черным омутом, ящиком Пандоры, из которого в любой момент могут выскочить чудовища его кошмаров и порожденные ими несчастья. Если бы не неизлечимая прозрачность этого мира, явственная мне всегда, я пыталась бы вместе со всеми избежать нового шага в Пустоту и его последствий… но мир прозрачен, друг мой, он так и не затвердел под моими ногами, и я проваливаюсь сквозь него ежеминутно, и мне поздно притворяться защищенной. Нет защиты, но есть похвала. И если Земля и все живое несомненно нуждаются в Похвале и Одобрении – то более всех нуждается в них искалеченный человеческий дух. Не для того, чтобы выжить. И не потому, что он этого заслуживает. Не заслуживает. Это парадокс, создающий свои смыслы, и нет необходимости ждать чуда — я видела это чудо, и оно каждый раз поражало меня своей простотой. Понимаете, Ник, сейчас все ищут "метод", который поможет "достичь, изменить, вылечить и т.д." — раз и навсегда. Это и есть главная иллюзия — что что-то может помочь от жизни, которая нарушает планы. От боли, которая есть свойство движения. Собственно, это вычисленное уже многими стремление к покою. Забавно, ведь именно так его теряют… Стоит перестать ожидать чуда, и… и я говорю это, и достаю новую порцию "таблеток от счастья", надеясь наконец выздороветь… Это смешно, правда? Сколько ни живи — а умнее не станешь, только добавится несколько слов, способных вызвать мимолетную улыбку. Да и та изменит тебе, и ты готов ее потерять, если привыкаешь быть честным с собой… Но ведь эту-то нежданную милость и не замечает никто. Сейчас… сейчас я улыбаюсь, и кто знает, может это большее, чем возможно. Потому что улыбка успеха искусственна и все подозревают об этом, по крайней мере об этом помнят усталые от принуждения мышцы лица. Пережив сказку о рыбаке и рыбке, я возвращаюсь к своему корыту — и именно вид этой раздолбанной деревяшки, ни на что не годной, но моей, а не рыбкины чудеса — вызывают к жизни Улыбку! Возможно, сказка и ее блуждания… и ее заблуждения… стоят того, чтобы их пережить. Гарантий, опять же, никаких. Кроме свидетельства природы. Ростка, пробивающего асфальт. Подставляющегося колесам машин. Улыбка, как и росток, приходит из Пустоты, оставляя дверь открытой с той стороны. Уже неся в себе зародыш смерти. Просачивается стихами, чтобы храниться в них в состоянии семени, в любой момент готового прорасти — в любом новом человеке, решившемся прочитать. А значит оживить, уронив на него, как в сказке, слезу или каплю крови своей души… И, протирая глаза, увидеть ту самую улыбку. Вместо ответа, который больше не нужен. Здесь есть тот щелчок, после которого мир меняет свои декорации и король становится голым — каким и был. И я не знаю, что лучше: впустить в себя улыбку, приправленную Горечью — или знать, что улыбка это не более чем сокращение мимических мышц лица… Как старик из притчи, я часто говорю себе, натыкаясь на себя саму и разглядывая вылетающие из ящика Пандоры предметы: "Я не знаю, хорошо это или плохо". Это не избавляет от страха, но оставляет дверь открытой. С этой стороны. Закрыть дверь и позволить миру затвердеть… во-первых, поздно. Во-вторых, я сама этого не захочу.> Я опять "не вполне договариваю", да? На этот раз вместо "не обещаю ответить сразу" тут будет стоять "не обещаю на этом заткнуться". В шесть утра уже не развернешься, а я даже не коснулась темы сострадания, теряющего форму. И про "учиться ходить и говорить". Я буду очень рада, Ник, если у Вас найдется время и желание… обрести ник (любой, просто анонимные комментарии с некоторых пор скрываются) и продолжить разговор в этом странном ЖЖ-пространстве. Потому что…
Может, и время, друг,
Пишите, Ник. Когда-нибудь... Нынче в поле такая погода... :) …уж очень тревожно звучит: новый шаг в Пустоту… это в такую-то дверь Вы предлагаете мне войти? :) — что ж, с удовольствием. (… мне понравилось Ваше предложение уйти от возвышенного стиля: отчего бы и нет? Важнее ведь не форма — их тоже мириады, — внешнее — это всего лишь «метод» нанести рану, вызвать боль…) Знаете, неожиданно несколько прозвучит: я завидую Вашему сейчас – беспомощному, надеющемуся, беззащитному… Проходит пара-тройка лет — и мы все благодарим его за опыт, за боль, за измены и заблуждения, за все разочарования, которые, конечно же, кажутся нам несправедливыми, чрезмерно многократными, безусловно непосильными… Но, как это ни банально, необычайно вынослив «искалеченный человеческий дух», как заметил бы Федор Михайлович, — чем искалеченнее, тем выносливее. Необычайно силен сейчас и еще более силен после. Если этот дух «выплывает» в страшном, пустом, бесконечном море относительности, если все-таки находит, куда выплыть («Слишком большое море…»), то ведь цены ему — ! Впрочем, не тогда ли становится по-настоящему тяжело человеческому духу? К тому добавляется подозрительный, мнительный, маниакально-преследующий след ( J ), который оставляет пустота («…начнется: ил и волненье…»), и время, которое теряет свою длительность…
Здесь время так и валит даровое… Но это все (опять же) слишком возвышенный стиль. Сложный, запутанный до абсурда, неузнаваемый стиль, который выбираешь, как Вы верно заметили, «из страха… разрушить веру в себя…». Хочется простоты, но ведь простота сродни откровенности (в этом море откровенность — большое мужество). Хочется искренности, но искреннее мольбы ничего нет, а мольба обращена к бессмертным. Хочется ясности, но и это рискованно для тех, кто упоенно верит в себя хорошего (а, признаться, во что же еще верить-то?)… — одним словом:
…туман вытирая с зеркала, О Вашей литературе… точнее, о Вашей культуре слова: Вы сами все сказали —
Как из рук (Оля, мне думается, в этом письме, где ни поставь точку, — она везде тяготеет к многоточию…) О.А., 17 августа 2006 К бессмертным, так к бессмертным… их и ранить невозможно — и вспоминается «смех бессмертных» у Гессе, и этот театр абсурда уже не просто вызывает улыбку, а требует ее, настаивает на ней. Ну почему же неожиданно, Ник — я и сама себе порой завидую, подсчитывая накопившиеся за жизнь бесконечные сейчас. Кем бы я оказалась, если бы… Непреодолима сила слабости. Каждый раз, примиряясь с очередным провалом пола под ногами, с поднимающейся под горло водой, соглашаясь с ней, падая в нее, мы скорее силу свою проклинаем. Успокоиться бы, не болеть этим, жить, просто жить… А если это невозможно — бросить себя совсем, чтобы не знать, не помнить. Будто больной, сломавшись, не желая больше бороться, впадающий в бессильное забытье — вдруг видит себя идущим… но это уже там, за дверью.
... Хроники умеют Нечто глубинное заставляет встать и идти, но удивляет, что встает именно то, что и быть не может… и остановить его нельзя. Иногда думается, что «просто жить», отказавшись от этой силы, было бы куда честнее и естественнее. Во всем этом есть какой-то метафизический стыд, как у Борхеса —
Я совершил тягчайший из грехов, И я понимаю, как сомнительна для простоживущего эта «улыбка больного проказой»… пожалуй, он выберет легкое насилие над мышцами лица. Моя же тоска по жизни обычного человека не может быть искренней до конца. Можно ли тосковать по тому, чего не знаешь? Даже жизнь травы мнится более знакомой. Бытие сорняка… что еще так неизбежно прорастает и встает там, где кончается все? Даже если мы сами себя бросим… (и именно саранка, а не те незабудки, я не знаю почему…) Неискренность заключается и в самой слабости. В том, что мы никогда не идем до конца в своем падении. Как гессевские герои, мы сопротивляемся сами себе, не смея сделать вместо очередного шага — шаг последний. Шаг куда угодно, во что угодно… В том, что мы не позволяем этой силе сделать с нами то, чего мы сами хотим. Как принцессе в «Обыкновенном чуде», мне пора бы уже сдаться, отдав инициативу тому зверю, годами меряющему скрипучими шагами заснеженный двор… Хочется простоты, но вместо нее случается откровенность — и в ней недостает мужества. И я прерываюсь, оставляя очередное многоточие. В речи, которую так и не получилось «опустить»…
…но кто-то видит этот сон Здравствуйте, Оля! Всякий раз, когда появляется возможность продолжить наш с Вами разговор, я чувствую легкую растерянность от того разбега Тем, которые в нетерпении ждут своего часа. Мне не сложно игнорировать сугубо филологические аспекты Вашего творчества, — это однажды проделает кто-то другой, кто глубже и скурпулезнее разбирается в подобных вопросах. Мне не хотелось бы рассматривать Ваши стихи с позиций литературной критики, — поверьте, не потому, что отсутствует предмет подобного рассмотрения: стихи богаты весьма серьезными поэтическими находками. Не хотелось бы делать и какой-то семантический или лексический анализ, хотя, наверное, это было бы для Вас особенно интересно. Дело в том, что в Вашей поэзии есть Некто, чья трогательность и чувственность обескураживают своей неприкрытостью, некоей абсолютной формой внутренней свободы, сравнить которую можно было бы только со смертью (философская категория Свободы). Решительность каждого движения, порывистость, прямота, – да и многое другое превращают знакомство с Вами в Роман с Женской Поэзией, в котором все происходит по законам Жанра: от легкого увлечения до глубокой, многолинейной драмы. Сложно говорить о Женщине, пристальность и внимательность которой обостряются буквально с каждой следующей строкой… «как будто воздух телом пьет мотив настроенный, подслушанный...» – это вызывает почти органическое чувство родства, почти обморочное сожаление об отсутствии – Вашем отсутствии рядом… почти непреодолимое искушение Вашей нежностью… Вы во многом сильнее Того, кто По Ту Сторону строк, — потому что Вы, как наваждение, не оставляете ни на секунду ни днем, ни ночью… «Медуза…» в чем-то подобна падению с каменистого склона: ранит до крови… отсутствием пары ступней, голодом по невесомости ощущений, по иррациональности чувств… ранит каким-то глубочайшим чувством вины за эту самую иррациональность, непростительностью страсти и, в то же время, ее невинностью… Море — оно теплое и — равнодушное. Этот внутренний долг плыть к берегу, где холод и твердое время, обязанность выбираться из теплого и равнодушного моря на твердый и каменистый берег… — чтобы осознать невозможность оставить след? — все это страшно и жестоко. Как, должно быть, горько знать, что каждый следующий день придется начинать с того же самого — с преодоления своего «я», с преодоления тяги к теплому равнодушию. Очаровывает не только этот каждодневный подвиг, — ради чего? бесследности? — очаровывает и невозможность смириться, постоянное сопротивление этой бессмысленности, способность говорить с ней грубо. Беспощадность Вашей Героини удивительна: насколько Она бесцеремонна со Временем, с Очевидностью, с Неизбежностью, настолько же Она решительна и в отношении к себе. Чувства, долго и бережно охраняемые, отметаются одномоментно, выношенное годами необратимо обесценивается и казнится, никаких уловок, никакого обмана… Проживаешь всего несколько строк, в которых противоречий столько, что хватило бы не на одну поэму… А Любовь! — как много Вы ей уготовили!!! — как много Вы от нее потребовали: и вселюбие, и всесилие, и всеболие… В Вашей Истории много и другого: неоднозначности, к примеру, или двусмысленности… или это инакомыслие? Попытка выпрыгнуть «из повиновения», из предопределенности, из… Бог знает, чего еще! Если присмотреться, то ведь в этом каждодневном сопротивлении стиль Вашей жизни, стиль движения… хотя бы до настоящего момента. А недосказанность? Внутри Ваших метафор чудится нечто бессловесное, не имеющее определения. Но тогда, насколько же Ваша реальность превосходит существующую!? Я всегда считал, что труд словотворца — в поиске слов, точных, емких, законченных и единственных. Но здесь, кажется, это не так уж и необходимо: человеческое сознание способно домыслить отсутствие деталей, даже больше того, — человек склонен к со-творчеству, он восполняет недостаточность, он сам продолжает мысль, развивает сюжет… Не это ли цель Художника? Не в этом ли его высочайшее предназначение?! Ваша Героиня и слабая и сильная одновременно, нежная и жесткая, то Женщина, то Ребенок. Местами философ и дипломат, чаще – максималист… Весьма провокационна (я Вам об этом уже говорил), ее взгляд уникален, чувства обострены («зола души» — !!!), – и во всем этом она неповторима и… прекрасна. Соблазнительно прекрасна. Своей одушевленностью, настоящностью… каким-то особым ореолом чистоты… и в том числе, чистоты заблуждений. В Вашем желании высказаться до конца, в многословности слышится детская самоуверенность, а в многоточиях — зрелость. Не хватает решительности отказаться от пространности (в ряде случаев это тяготит). Где-то пренебречь загадочностью, пренебречь вторым, третьим кругом метафоры (немного уйти от прожективности), — чтобы сохранить отчетливость и остроту впечатления, мгновенность смены другим, не менее богатым, не менее важным. Это, кстати, одна из черт Вашей поэзии — многократная смена одного образа другим, его невероятно короткая протяженность в эмоциональном пространстве; но Вы этим слишком злоупотребляете, слишком широк диапазон контекстов, множественность которых растворяет основной смысл. Впрочем, я замахнулся… В этой особенности — темп и ритм Вашей жизни, высокий темп и сложный рисунок ритма: с ускорениями, невообразимым числом коротких пауз, с редкими, но сильными протяжками… здесь каждое изменение фиксирует внутренний настрой, некую смену бытия, смену парадигмы. Это темп Ваших эмоций, переживаний, темп неоднозначности Ваших пониманий, где, наряду с твердостью и горячностью, слышатся сомнения и неуверенность; рядом с порывистостью живет и любопытство, и страх, и кокетство, где жажда аллегорий сменяется тягой к каменистому берегу и наоборот... «слишком женщина», так, да? Ваши предпочтения вызывают симпатию и неудовлетворенность одновременно: бескомпромиссность на грани самоотречения, бесповоротность на стыке с безрассудством, слабость, переходящая в нежность, и нежность как мука и приговор… В Вашей поэзии невозможна точка, — как невозможно остановить ход Времени, так невозможно остановить поток Ваших чувств. Даже больше: Ваша реальность продолжается и после того, как погас монитор, — этот ритм заразителен, он нарушает монотонность собственного движения и, в то же время, легко накладывается на внутренний, привычный рисунок, во многом корректируя его. Надо сказать, что для Того, кто По Ту Сторону, в этом много и риска тоже: ведь Ваша Героиня подчас насколько свободна, настолько же и безответственна… Одно из самых любимых:
Решено — я уйду, Здесь буквально после каждого слова можно ставить многоточие — выразительнейшее умолчание деталей, наличие которых просто каждой клеткой чувствуешь. За каждым словом — пласт жизни, неподъемный груз пережитого, тысячи осколков, тысячи интонаций… переплетение событий и обстоятельств, которые легко угадываешь, ничто не затрудняет понимания произошедшего, происходящего, того, что еще только произойдет. И ничего лишнего. Концентрат, капли которого хватит не на бурю эмоций, а на коллапс. Вот это и есть Поэзия, в этом ее превосходство над Прозой. (меня снова несет… :) ) А в кабинете зазвучал Брамс, — весьма неожиданно… его красивый и страшный «Венгерский танец»… другая реальность… без измерений… Вот, собственно, и все…
с ув. О.А., 10 октября 2006
Но нас с тобой, как первый яд, Однажды я сказала себе: каждое стихотворение может быть прочитано так, как оно написано, и такая возможность существует всегда, не смотря на разницу в интерпретациях, опыте, ассоциациях… это сложно, очень сложно, но бывает, может быть… только нужно настроиться, прожить, пережить, дотерпеть, дозреть, дождаться внутреннего толчка — и внутри тебя рождается некто, знающий эти смыслы… Когда я упоминала об этом в разговорах с другими — мне возражали, естественно. Что это нереально, что каждый прочитает свое… И тогда же пришло Ваше первое письмо. Ник, Вы можете представить, что для меня значит каждая Ваша фраза? Даже «достраивая» мою реальность по собственному разумению, Вы попадаете в каждую точку пространства. Единственный собеседник, которому никогда не хочется возразить, объяснить, объясниться… да почему я всем объясняю, что именно я «имею в виду»? Даже с собой наедине я продолжаю рассказывать и объяснять… Но мне не нужно объяснять Вам, «о чем, как, что именно я хотела сказать тем или иным образом». Ох, боюсь, не получится у нас с Вами «диалога»… и совсем не по причине моей неизлечимой привычки к монологу… :) Многие пишущие в ЖЖ снабжают свои стихи напоминаниями о различиях между автором и лирическим героем. Таким способом они словно отступаются от себя — ведь если не от себя, то от кого же еще? Не здесь ли кроется первое отслоение смыслов, за которым следует и сложность прочтения? Отказаться от себя, отстраниться, показать свое почти снисходительное отношение к «страданиям и метаниям героя»… Чудится мне, слишком большое значение придается прилизанному «образу автора». Кто он? Обязан ли соответствовать усредненному представлению о сдержанном культурном интеллигенте, таком слегка с причудами, но хранящем свое «лицо» от напора бессознательного? Ведь это «лицо» слабость свою так именно и выдает, и только брошенный в одиночестве «лирический герой» должен держать удар реальности, уже обессиленный, обескровленный, оставленный своим мнительным комментатором… Если уж говорить об отрешенности — то это должна быть в гораздо большей мере отрешенность от «автора», нежели от «героя». Живущему внутри стихов отрешенность свойственна по природе. Он знает о текучести своего мира куда лучше, чем авторское эго, хватающееся за любую соломинку в попытках сохранения самоидентификации… Разрозненность наших языков определяется нашим страхом перед бессознательным, перед прорывающимся в стихах живым существом, требующим внимания и любви. Этот наш монстр, наш Франкенштейн, страшен лишь тем, что никто не способен принять и вытерпеть его любовь и жизненную силу – и эта сила вынуждена искать выхода там, где меньше всего ожидают... и первым его предает – «автор»… Но кто пройдет с Героем весь его путь, кто исцелит его раны и договорит о главном? Мы бросаем сами себя – вот и вся причина того, что живость, подлинность уходит из нашей повседневности, из наших отношений, в свою очередь отдавая нас серости, монотонности, чувственной бедности окружающего пейзажа. И почему возвращение к себе воспринимается нами как ссылка, как регрессия, как потеря времени и утрата шансов? Ежедневное сопротивление такому привычному предательству себя, постоянная поддержка переплавляющихся форм бессознательного, ищущего выражения любви, готового к полной самоотдаче — вот что кажется мне единственным шансом устоять и остаться Человеком. Пусть они идут, не успевая оставить след на песке, и снова скрываются в этом равнодушном море… таком равнодушном, таком молчаливом, незаметно выкармливающем, выхаживающем и снова выталкивающем на берег, твердый беспощадный берег, чтобы еще раз проявился облик… всегда недосказанный, недорисованный, недоозвученный… пусть учатся произносить свои первые звуки… Кто они и зачем идут, в чем их сила и цель – проявится когда-нибудь после. Может быть, тогда окажется, что «автор» — всего-то освещенный круг на столе возле лампы, к свету которой слетаются ночные бабочки… слетаются в естественном желании быть узнанными и рассказанными перед неизбежным исчезновением в темноте… так стоит ли отворачивать «лицо»? Здесь будет очередное многоточие… Благодарю Вас, Ник… за присутствие в круге… О. |
| Главная | Новости | Стихи и песни | Альбомы | Проза | Книжка | Рисунки | Ссылки | Связь |